Писатели о Париже

30 Дек 2014 | Автор: | Комментарии отключены

Писатели о Париже Париж - это живое создание

Феррагус является первой книгой из цикла История Тринадцати, который писал о Париже Бальзак (1790-1850), но так и не закончил. Эти Тринадцать являются странным братством, неким таинственным обществом франкмасонов, организованным в самом центре Парижа, города пугающего и волнующего: столица подобна чудовищу, находящемуся в постоянном движении, испускающему разные запахи, ловящему отблески света и тьмы, его единственных «возлюбленных».

Но, Париж, кто не любовался твоими сумрачными пейзажами, лучами света, глубокими и тихими тупиками, кто не вслушивался в твой шепот между полночью и двумя часами ночи, не поймет ни твоей истинной поэзии, ни твоих странных непонятных контрастов. Есть небольшое число людей, любителей, которые никогда не несутся по городу как сумасшедшие, а смакуют свой Париж, в совершенстве зная его лицо, и замечают на нем малейшую бородавку, пятнышко, прыщик. Некоторым людям Париж кажется нелепой диковиной, странной грудой машин, мыслей, сочетанием движений, городом ста тысяч романов, главой мира. Для кого-то Париж бывает грустным или веселым, безобразным или красивым, живым или мертвым; для них Париж - живое создание, каждый человек в нем, каждая песчинка - клетка тела известной куртизанки, чей ум, сердце и необычайный нрав они изучили тщательнейшим образом. Они - это любовники Парижа. Дойдя до угла какой-нибудь улицы, они уже поднимают голову, заранее зная, что увидят там часы; они говорят приятелю, у которого опустела табакерка: «Заверни в переулок, там есть табачная лавочка - налево, рядом с кондитером, который женат на хорошенькой». Бродить по Парижу для этих поэтов - истинное удовольствие.

Бальзак, Феррагус, Париж, 1834 г.

«Мечтания в Париже»

Гид по Парижу глазами известнейших писателей и художников Франции - эта книга была задумана как исторический, географический, поэтический и артистический путеводитель по столице. Писательница Жорж Санд (1804-1876) внесла свою лепту в этот сборник, создав живописный облик Парижа с долей нежной лести.

В воздухе, в виде, в звуках Парижа присутствует, если можно так выразиться, некое волнение, не встречающееся нигде более. Безусловно и неоспоримо, что это место полно радости. Нигде очарование, свойственное умеренному климату, не проявляется лучше (когда оно проявляется). Влажный воздух, розовое небо с оттенком муара или перламутра, краски яркие и тонкие, сверкающие витрины пестро разукрашенных магазинчиков, красота реки, ни слишком широкой, ни слишком узкой, мягкий блеск ее отражений, респектабельная походка горожан, одновременно активных и прогуливающихся, невнятные звуки, где все обретает гармонию, каждый звук, как тех, кто приплывает по Сене, так и тех, кто живет в городе, имеет свои пропорции и слышен чудесным образом. В Бордо или Руане голоса реки и ее движение перекрывают все другие звуки, можно сказать, что вся жизнь существует на воде: в Париже жизнь везде; все здесь кажется более живым, чем где бы то ни было. Поэтому совершенно спокойно, для того, кто желает насладиться настоящим моментом, можно позволить убаюкать себя особыми движениями и шепотом этого города, одновременно сумасшедшего и мудрого, где все неожиданно и неопределенно, и благодаря привычке к комфорту, о котором мечтает каждый и большой общительности, хранящей город от длительных войн. Париж хочет жить; он хочет этого настоятельно.

Жорж Санд, Мечтания в Париже, в сборнике Гид по Парижу глазами главных писателей и художников Франции, Париж, 1867 г.

«Шепот Парижа»

Писательница и журналистка Анна-Мария Ортезе (1914-1998 г.) родилась в Риме. В сборнике Шепот Па рижа она собрала рассказы о своем пребывании в пяти больших городах: Париже, Неаполе, Лондоне, Палермо и Генуе. В Париже она совершила прогулку, которую она описала как нечто среднее между сном и звуки, запахи, краски сплелись в одну яркую и движущуюся картину.

Париж! Вот Париж!

Я буду долго вспоминать этот край тротуара у бульвара Клиши, этот слабый луч лета, лета, сохранившегося в памяти или в описании, не настоящего лета. Я буду вспоминать краски, движение, уличные кафе (около пятидесяти заведений на одном бульваре Клиши), зеленую аллею деревьев, скопления облаков, из которых всегда идет дождь, и одновременно солнечные лучи, музыку то веселую, то грустную, полную странной надежды и упрямства. Краски, краски, краски. Толпа, толпа, толпа. Движение, солнце, музыка. [...]

Кафе, хлеб, розовое вино из Прованса, тарелки (картонные), полные хрустящей картошки фри. Это первые вкусы Парижа. Но вкуса недостаточно, есть запахи: запах асфальта, дождя, камней, теплой пыли; запах реки, леса, гудрона, лодки; запах книг, свежей типографской краски, старой бумаги; а еще запах театра, жажды, перьев, кукол. Запах кустов и крыш. [...] Из кондитерской, спрятавшись за маленькой витриной - она отражается в длинных горизонтальных зеркалах, - я начинаю различать лица этого особого Парижа, но не настолько особого [...], Парижа на Монмартре. Среди просвечивающей зелени деревьев, белых облаков, плывущих высоко в небе, на фоне желто-зеленых киосков, идет простой народ в красных свитерах и черных беретах, проходят разноцветные личности в синих или зеленых костюмах, идут мелкие и ловкие иностранные моряки, в погонах и белых беретах; проходят очаровательные женщины, любопытные и человечные; уставшие солдаты; вышагивает пожилой мужчина благодушного вида, ведущий на поводке собачку в сине-красно-белом костюме моряка, и вдруг превращается в молоденького слепого, с коричневой маской вместо лица, с робкими, мечтательными движениями, будто он все видит. Идут проснувшиеся не так давно проститутки, но все еще сонные. Внушительные консьержи со своими покупками. Протестантские пасторы. Нищенствующие. Пожилые американские пары. Черная куртка».?)

Анна-Мария Ортезе, Шепот Парижа, Париж, 1989 г.

Большие бульвары

Альберто Савинио (1891-1952) родился в Риме, но долго прожил и писал в Париже, где был знаком с Гийомом Аполлинером, Жаном Кокто и Андре Бретоном, В своих Мемуарах, написанных между Первой и Второй мировыми войнами, он с нежностью и грустью вспоминает людей, поэтов, художников или актеров, с которыми он был знаком, и метаморфозы, происшедшие с Парижем и которые ему все меньше нравятся.

Мы находимся на Больших бульварах, в самом центре Парижа. Он больше не соответствует тому образу, что сделал его знаменитым в литературе и драматургии. Здесь больше не встретится легендарный подагрик, ковыляющий в своих гетрах по тротуару, с трудом волоча больную ногу в толстых клетчатых брюках, рассматривая за стеклом своего монокля стреляющих глазками молодых швей. Здесь больше не блистают эти знаменитые заведения интернациональной еды, где от лангустов по-арморикански («лангуст по-американски» всего лишь льстивое изменение названия, сочиненное в угоду туристам из страны золота) и от крабов, великие князья из России и набобы со всего света получали печеночную колику и камни в почках. Невозможно больше найти те литературные кафе, что были Меккой для всех рифмоплетов из провинции, где между перно и десертом самые знаменитые хроникеры исписывали листы бумаги, окутанные табачным дымом. Больше нет тех театров миниатюр, огромных как копилка, где душно, как в печи крематория, и где наивный иностранец мечтал проникнуть в глубины души парижанина: Если хочешь узнать о парижской душе, Друг, заходи в «Поющую Сороку». Нет: Большие бульвары стали другими, американизировались. Вместо кокетливых домишек появились огромные и голые здания, целиком из стекла и металла: суровые и пустые банки, похожие на казематы; стальные козырьки, словно предназначенные не для того, чтобы впускать мирных бухгалтеров и спокойных клиентов, а обороняться от таранов легионов Цезаря; большие магазины готового платья, полные трагических и бесстыдных манекенов, напоминающих о комнатах в психиатрической лечебнице, все пациенты которой сурово спеленаты; огромные витрины, утопающие в неверном свете, источник которого нам не знаком так же, как для Геродота был неизвестен Нил; мощные автомобили с радиаторами, вытянувшимися в бесконечное пространство с той же гордостью, как и Ника Самофракийская, подставляющая свою грудь морским ветрам. Но едва свернув за угол бульвара Османа, уйдя с этого роскошного перекрестка, напоминающего одновременно променад в Ницце и пляжи Флориды зимой, сразу мы попадаем в Париж узких улиц, канкана и мелких буржуа прошлого века.

Альберто Савинио, Мемуары, Париж, 1986 г.

Аллея Булонского леса

Друг Андре Бретона, вместе с которым начинал исследования сюрреализма, Луи Арагон (1897-1982) оставил большое писательское и поэтическое наследие. Орельен, опубликованный в 1945 г., это роман о молодом человеке, разыскивающем в Париже женщину, Беренис, которую никак не может найти. Эти поиски путеводной нитью ведут читателя по всему парижскому обществу, его ночной жизни, его скандалам и излишествам.

Существует несколько оттенков серого цвета. Есть серый, отливающий розовым, таким, каким окрашены оба Трианона. Есть серо-голубой цвет печального неба. Серо-бежевой выглядит вспаханная земля. Серо-черным и серо-белым налетом подергивается мрамор колонн. Но есть отвратительный грязно-серый цвет, серо-желтый, скорее даже зеленый, похожий на непрозрачную замазку и так же дурно пахнущий, даже если он кажется светлым, серый, как роковая судьба, беспардонно серый, тот серый, что сближает небо и землю, превращая их в одну серую пелену и предвещает приближение зимы, посылая снегопаду рвано-грязные тучи, прогоняя память о солнечных днях. И только в Париже этот серый цвет так безнадежно сер, и таким крошечным-крошечным кажется, где-то у подножья этой тусклости, изящнейший пейзаж Парижа, -пустотелая, мрачная серая стена тверди беспощадно нависла этим воскресным декабрьским утром над аллеями Булонского леса...[...]

Ранним утром прошел дождь, но, слава Богу, к девяти часам установилась почти хорошая погода, то есть было все так же отвратительно, но не приходилось шлепать по грязи. Одна только земля хранила воспоминания о дожде; правда, лужи подсохли, но под гравием почву размыло, и она окрасилась в какой-то картонный цвет. Вытянувшись в ряд, шли, взявшись за руку, визгливые подростки; крайним приходилось высовываться и забегать вперед, чтобы поговорить друг с другом. На решетчатых стульях из желтого металла восседали старые дамы, склоняясь на сторону, как вчерашние пирожные. У всех слоняющихся был такой вид, будто они пришли сюда с какой-то целью - но с какой они и сами толком не знали. О том же свидетельствовал их торопливый шаг: конечно, в декабре не станешь мешкать на улице, но дело было совсем не в декабре. В иной месяц года они все равно шли бы той походкой, какой ходят люди, как будто устремляющиеся куда-то, а на самом деле не имеющие другой цели, кроме прогулки. Это было частью какого-то церемониала: каждый старался внушить прохожим, что лично он страшно спешит и заглянул сюда только мимоходом, только оттого, что обещал кому-то заглянуть просто так. Никто никогда не пытался сформулировать этот прогулочный закон, равно как и объяснить причину строжайшего запрета пересекать у входа в Булонский лес и доходить до кафе «Павильон Дофина», тогда как вполне допускалось пройтись по лесу до первого поворота... Так принято, и все тут, так делалось само собой, и никто не ощущал всей нелепости этих нескольких сакраментальных шагов после входа. Верно и то, что эти несколько шагов не пережили 1922 года, а в 1923 г. именно поэтому вас сочли бы просто дикарем.

Писатель Луи Арагон, Орельен, Париж, 1945 г.

Повседневная жизнь в кафе

С 1814 по 1848 гг. около тридцати тысяч американцев жили во Франции. Их статьи, письма и газеты способствовали возникновению в США образа Франции и французов. Дональд Грант Митчвлль (1822-1928) жил в Париже в 1847 г. В своих воспоминаниях он с юмором описывает один день в кафе, настоящем французском заведении: «Приехать в Париж и не зайти в кафе, это как приехать в Египет и не посмотреть на пирамиды...»

В кафе парижанин заказывает себе шоколад и покупает газету, берет полчашки кофе и сигару, ждет любовницу и мороженое. Провинциал здесь завтракает с газетой Насиональ, своим абсентом и своей женой, Даже англичанин читает в кафе свой Гардиан, поедая яйца, а немец пьет пиво и курит трубку. В Париже это арена общественной жизни, то чем для коммерсантов является Биржа, тем для французов стало кафе. Там спорят политики и знаменитости. За каждым столиком сидит небольшая группа, разговаривающая так тихо, что самых близких соседей шум не тревожит... Нелегко показать читателю парижское кафе: эти зеркала, отражающие все без исключения предметы, эти золоченые портики, песочные полы, столики на металлических ножках, заполненную посудой немецкую печь, трон председательницы с пирамидами из сахара, официантов в белых фартуках, кричащих девушке за кассой: девятнадцать сорок! тринадцать! пять франков двадцать один! двадцать пять!

Во второй половине дня маленькая кофейная чашка занимает место большой утренней, и в течение трех последующих часов поток посетителей значительно снижается; кокетливая председательница покидает свое место, чтобы переодеться к вечеру. Вереницей тянутся в кафе мрачные старые холостяки и женатые дельцы. Время идет, и вот уже после ужина приходят в кафе праздные гуляки; старые дамы, неверной походкой, со своими маленькими белыми собачками занимают столики и выпивают чашечку кофе. Места на улице полны народа: люди смеются, удобно устраиваются, цедят свои напитки и разговаривают. Зажигаются лампы. Молодежь заказывает мороженое, люди постарше - пунш. С половины столиков слышны звуки игры в домино. Девять часов вечера в Париже, десять, одиннадцать и двенадцать. Омнибусы прекратили движение; официанты закрывают ставни. Люди медленно возвращаются, но не в свой home, такого слова нет в языке, а к себе.

Дональд Грант Митчелль, В сборнике Франция и французы глазами американских путешественников, 1814-1848, Париж, 1982 г.

Площадь Сен-Жермен-Депре

Леон-Поль Фарг (1876-1947) любил бесконечные прогулки по улицам Парижа. В его поэмах и прозе сцены парижской жизни, подмеченные им на улицах и в кафе, перемешиваются с воспоминаниями детства и поэтическими импровизациями. Книга Парижский прохожий, опубликованная в 1939 г., является своего рода планом - маршрутом по Парижу: Фарг всегда мечтал писать для «прохожих, у которых много времени и которые любят Париж».

Площадь Сен-Жермен-де-Пре, не фигурирующая в длинных разглагольствованиях, адресованных югославам или шотландцам гидом автобуса, возящего туристов по ночному Парижу, однако является одним из мест столицы, где можно проникнуться «духом» города, его действительностью, близко пообщаться с людьми, знающими изнанку страны, мира и искусства....Действительно, площадь сейчас живет, дышит, чувствует и засыпает благодаря трем кафе, таким же известным, как государственные учреждения: Де-Маго, Кафе-де-Флор и Липп. В каждом из них можно встретить чиновников, начальников служб и писак, говорящих, что их романы переведены на двадцать шесть языков, художников без мастерских, критиков без рубрик в газете или министров без портфеля. Здесь встречаются политика и искусство, посетитель и представитель сидят здесь бок о бок, мастер и ученик берут друг над другом верх, - выясняя, кто будет платить по счету. [...] Кафе Де-Маго, быстро ставшее для завсегдатаев «де мего» (франц. - «два окурка»), стех пор, как прекратились расспросы владельца о его компаньоне, является заведением довольно претенциозным и торжественным, где каждый посетитель покажется соседу за столиком литератором и где американки, почти богатые, почти красивые, но не слишком опрятные и большую часть времени находящиеся «под мухой», приходят позевать и покривляться перед последними сюрреалистами, чье имя известно за океаном, хотя он не был дальше Бульваров. Из-за своей широкой террасы, такой приятной в начале дня или на закате летнего солнца, из-за дороговизны напитков, самых дорогих в Париже, кафе Де-Маго очень популярно у снобов, считающих, что коктейль Дюбонне за сто су не является чрезмерной тратой для тех, кто хочет присутствовать на аперитиве современного писателя. [...] В час ночи официанты начинают толкать столики в животы клиентов, подметать у них по ногам, бросать на них края скатертей. Спустя полчаса Де-Маго закрывается, как монастырь траппистов, не внемля умоляющему шепоту двух или трех немцев, остановившихся у заведения, привлеченные туда сорокалетней славой литературной жизни, выпивкой и политическими дискуссиями. Через несколько минут Кафе-де-Флор, другое место притяжения, уже со слипающимися глазами, сворачивает свою активность...

Леон-Поль Фарг, Парижский прохожий, Париж, 1939 г.

Гризетка

Писатель и политический деятель, принимавший активное оставил после себя монументальный труд, вышедший в - двенадцати томах с 1781 по 1788 г., который он назвал Картина Парижа. Это произведение, где смешались описания и критика нравов и институтов, является богатством для тех, кто хочет узнать, каким было французское общество перед революцией.

Гризеткой зовут молодую девушку, которая, не имея ни благородного происхождения, ни состояния, вынуждена работать, чтобы жить, и не имеет другого дохода, чем собственный заработок. Эти шляпницы, портнихи, белошвейки и т.д. составляют самую многочисленную часть этого класса. Все эти девушки из народа, приученные с рождения к кропотливому труду, дающего им средства к пропитанию, расстаются в восемнадцать лет со своими бедными родителями, снимают себе комнату и живут, как им хочется; такой привилегии нет у дочери сколько-нибудь зажиточного буржуа: она должна оставаться в доме с властной матерью, теткой-святошей, бабкой, болтающей о своем времени, и старым занудой-дядей. Запертая таким образом в отцовском доме, эта девушка долго ждет будущего мужа, который не торопится с приходом. Если в семье несколько дочерей, то скромное приданое не прельщает ухажеров, и все ее счастье заключается в воскресном развлечении, когда можно одеть красивое платье и прогуляться всей семьей в саду Тюильри. Гризетка более счастлива в своей бедности, чем дочь буржуа. Она находится в том возрасте, когда ее очарование имеет успех. Ее положение предоставляет ей полную свободу, и подчас счастье ее именно в том, что у нее нет никакого приданого. В браке с ремесленником она видит лишь подчинение, страдание и нищету; она рано становится независимой. К первым жизненным потребностям добавляются желания хорошо выглядеть. Тщеславие, не менее плохой советчик, чем нищета, шепчет ей, что можно к средствам, получаемым с помощью иголки, добавить средства, получаемые - благодаря ее молодости и телу. Какая добродетель устоит перед таким двойным искушением? Так гризетка становится свободной; имея ремесло, она потакает своим капризам и быстро находит себе друга, который к ней привязан и ее содержит. Некоторым гризеткам была уготована блестящая роль, хоть и быстро прошедшая. Самые умные копят деньги и выходят впоследствии замуж.

Луи-Себастьян Мерсье, Картина Парижа, Париж, 1781 - 1790 гг.

«Признаки парижанина»

Чтобы позабавить Сатану, дьяволенок Фламеш посылает ему отчеты о жизни в Париже. Из лени он доверяет эту работу парижским писателям и артистам, дав им в качестве указания отпустить на волю свое воображение. Такова предыстория сборника Дьявол в Париже, плод коллективного творчества, вышедший в 1845 г., в котором участвовал Альфонс Карр (1808-1890), журналист и памфлетист.

Невозможно быть парижанином единственно из-за того, что находишься в Париже. Никогда не считайте парижанами тех, кого вы встретите на водах и кто вам говорит: - Париж... О Париж! - Есть только Париж! - мой Париж! И так далее. Стаким энтузиазмом говорят лишь о том, на что надеются или о чем сожалеют, но никогда о том, что имеют. Быть парижанином - это все равно что дышать, чувствовать себя здоровым, не замечая этого. Настоящий парижанин не любит Париж, но не может жить где-нибудь еще. Рыба не радуется, что она живет в воде, но умирает, как только оказывается без нее. Парижанин часто проклинает Париж, но он никогда не покидает его надолго. Два парижанина узнают друг друга и поприветствуют в Дьеппе, как бы сделали два француза в Сибири.  Однако они и намеком не будут сожалеть о Париже - они знают, что скоро туда вернутся. - Напротив, они будут восхищаться всем, чем хотите, они поздравят вас, что вы живете в провинции, они позавидуют вашей судьбе - и вернутся в Париж. Парижанин путешествует, как погружается под воду, каждый более или менее, со своей скоростью, но эта скорость варьируется от полминуты до двух с половиной, и никогда больше.

Альфонс Карр, Дьявол в Париже, Париж и парижане, Сборник, Париж, 1845 г.

Другие статьи категории "История города":



Читать нас
О сайте